Море — это вечное движение и любовь, вечная жизнь». Ж. Верн
Паром медленно выходил из мальтийской гавани. Мерно гудели двигатели, дул ветер, брызги волн скатывались каплями по стеклу огромного иллюминатора. Мы сидели в мягких креслах салона, пили колу, болтали о чем-то и провожали взглядами светло-коричневые скалы, замки и гроты так полюбившейся нам Мальты.
Мне стало грустно и очень захотелось снова сюда вернуться. Акваторию озаряло солнце, а паром медленно разворачивался указывая носом на серо-голубую пасмурную даль. На север. Туда нам было и надо. Обратного пути не было.
Штормило. Судно уже вышло в открытое море, когда в бортах послышался стук. Гребни волн ударяли в борт. Катамаран накренился немного, потом в другую сторону, потом опять, началась качка. Моторы загудели сильнее и катамаран стал стремительно набирать скорость. Волны набегали на нос и скатывались с пологой дэки за борт.
До Сицилии было идти еще часов пять.
Я оставил Свету наслаждаться морским пейзажем, а сам решил прогуляться по задней открытой палубе. Я вышел на корму и нажал на кнопку. «Пуум!» дверь отъехала и меня обдало прохладным, белым от брызг и морской соли ветром. Качка усиливалась, и я встал у самого края палубы, схватившись за леера. Передо мной открылся простор, а я вдруг почувствовал себя свободным. Катамаран нёсся в волнах, а я стоял на нем, как альбатрос на огромном морском скакуне.
— Простите сэр! — услышал я неожиданно за спиной.
— Да, — ответил я и обернулся. За мной стоял, покачиваясь, стюард.
— Могу я попросить вас принести одеял этим двум молодым синьоринам? — он указал на девочек, сидящих прямо на палубе в углу под козырьком возле контейнера со спасательным плотом.
Они были похожи как сестры. Только одна была чуть постарше, лет 19-ти. Спутанные густые чёрные волосы, смугловатые миловидные лица и потерянные взгляды на них. Дополнительный сине-зелёный оттенок им придавала морская болезнь.
— Конечно! Нет проблем! — сказал я, сделал пару широких шагов и нажал на кнопку. «Пуум» и я снова очутился в салоне. Тут я быстро нашел одеяла, лежащие на полке над сидениями, и вернулся на корму.
Прошла всего минута, но девочки уже опали, как осенние листочки. Они лежали прямо на палубе, с которой ровненько стекали две параллельные желтоватые струйки. Девочек вырвало. Мы молча укрыли их и оставили лежать на палубе. Стюард хлопотал вокруг них, как родной папа или старший брат. Он еще бегал им за водой и чистыми салфетками, сидел рядом все плавание до самой Сицилии, где их ждали родители.
Я спокойно наблюдал за девочками. Как две тряпочки, они лежали, чуть дыша, закутанные в зеленоватые плотные одеяла, чем вызывали у меня умиление, заботу и бессилие. Ведь даже самые теплые чувства не могут прекратить даже лёгкий шторм.
Самое большое рабство — не обладая свободой, считать себя свободным.